Непридуманные истории

Родная кровь. Родные люди. Эти понятия вряд ли надо расшифровывать – все ясно без слов. Только в жизни нередко получается так, что родные становятся друг другу чужими. А люди, которых неожиданно свели обстоятельства, любят той жертвенной, горячей любовью, которая исцеляет душу и являет собою истинное человеческое счастье.

Судьба

Костя и Полина познакомились на танцах в городском парке. Он через несколько месяцев заканчивал летное училище, она должна была получить институтский диплом.

Все было как в кино или в хорошей книге про чистую светлую любовь. Получив стипендию, он дарил ей дорогущие розы. Она по выходным угощала его любимыми пирогами, испеченными в общежитской кухне, после чего следовал поход в кино.

А потом Костя привез Полину к себе домой. У него были замечательные родители, а он их единственным и вовсе не избалованным сыном. Полина выросла в детском доме. У нее не было никого.

Молодые подали заявление в ЗАГС. Подготовка к свадьбе шла полным ходом. И платье шилось белое, и пышно цвело все вокруг в их очень красивом поселке городского типа. Костя по распределению был уже устроен в местный отряд гражданской авиации. В самый канун свадебного торжества он на попутном вертолете полетел в город, чтобы купить необходимые продукты. В те годы полки в поселковых магазинах вовсе не были полными. Вертолет упал. Кости не стало…

Мать, Мария Федоровна, в похоронах сына не участвовала. Она полторы недели пролежала в областной больнице без сознания. Владимир Яковлевич держался из последних сил. У Полины не проходило ощущение, что Костя жив, что произошла какая-то чудовищная ошибка. Ни она, ни родители не видели Костю мертвым: гроб был закрыт.

Когда девушка засобиралась уезжать, родители Кости чуть ли не в ноги ей упали, просили, чтобы не оставляла их хотя бы пока. Полина устроилась на работу. Шли месяцы. Минул год, другой. И вдруг она снова заговорила об отъезде. Заговорила очень решительно. В тот же вечер за ужином на кухне состоялся обстоятельный и важный разговор.

– Куда тебе ехать, Полюшка? Ты ведь давно дочка наша. И не об отъезде надо думать, а о том, чтобы устроить свою жизнь. Ты молодая, красивая…

Полина уронила голову на руки, расплакалась. А когда, обласканная Марией Федоровной, успокоилась, рассказала, что потому и собралась бежать, куда глаза глядят, что полюбила. И что сделано ей предложение. А как ей, невесте-вдове, его принять? Как нанести удар людям, которых любила, как родных – родителям Кости?

…Через несколько недель сыграли свадьбу. На фотографии, где молодые с родителями, по одну сторону – отец и мать жениха, а по другую – ее, Полины – Владимир Яковлевич и Мария Федоровна. Так вошел в их семью Виктор, как потом стало понятно, характером очень похожий на Костю. Может, потому и полюбился он Полине, кто знает?

Жизнь наполнилась смыслом, новыми заботами и приятными хлопотами для всех. А когда у Виктора и Полины появился первенец, новоиспеченный папа первым предложил назвать малыша Константином.

Запоздалое «прости»

Они жили в одном селе, где родились, выросли, а теперь уже и начали стариться. Только на разных улицах, но все же неподалеку. Евдокия была на шесть лет младше Варвары. Однако замуж сестры вышли в один год.

Мужья обеим попались на редкость похожие – спокойные и добрые по характеру. И руки у обоих золотые. Один замечательно клал печки, а другой был столярных и плотницких дел мастер. Сдружились свояки сразу и жили как братья родные.

А вот жены их были с характерами с самого детства. У хороших добрых родителей выросли, а стояла между ними какая-то невидимая стена, и преодолеть ее ни та, ни другая и не пытались даже.

В тот раз разругались они из-за детей. Ребятишки повздорили между собой в школе, чего-то не поделили. Узнав об этом, Варвара и Евдокия сошлись едва ли не в рукопашной. Оскорблений достало всем – друг другу, мужьям, детям. Кстати, обе матери, мало того, что переругались сами, строго-настрого запретили общаться детям. Впрочем, дети скоро про материнский запрет забыли, вместе катались с горки, летом купались в озере. Только домой друг к другу не ходили. Даже на дни рождения, как прежде.

Прошла зима. Летом Петр и Степан нанялись тут же в деревне дом поставить. В перекурах сокрушались о том, что все так вышло. Дома каждый пытался склонить свою половину к примирению с сестрой.

– Варя, ты же старшая. Ум-то твой где? Дети уж повыросли, разъехались, а вы все друг на дружку дуетесь. От людей стыдно! Сестры же, родная кровь!

– Вот именно – старшая я! Она и должна покориться! Забыла, паршивка, как я ее пятимесячную молоком из рожка поила, когда мамку на операцию увезли, а тятя был на покосе. Забыла?! И чтоб я к ней первая пошла?!

Петр досадливо махнул рукой, вышел на улицу, сел на крыльцо, закурил.

Пытался образумить Евдокию и Степан.

– Да разве ж так можно? Ты хоть помнишь, из-за чего разругались? Как день, так мы ведь все к смерти ближе, а вы уж сколь лет во вражде. Нехорошо так, Дуся. Пошла бы ты к Варваре, повинилась…

– Это чтоб я повинилась?! Она меня паршивкой, гадюкой выставила… Вот придет, попросит прощения, может, и прощу!..

Если одна из сестер была в магазине и в него входила другая, первая, поджав губы, спешила уйти. Конфликт стал достоянием села. Но шли годы, острота его притупилась, и люди уже не обращали внимания на то, что если приходилось сестрам встретиться на одной улице, то шли они непременно по разным ее сторонам. Две родные сестры не виделись месяцы, годы, не имея ни малейшего желания избавиться от обуздавшей их гордыни.

Стиральных машин в те годы и в помине не было. Стирали в корыте. А летом частенько на берегу озера, где на плетне и сушили. Вещей в домах много не водилось, и стирка в тягость не была.

Управившись по дому, Евдокия сложила в таз белье, прикрыла стиральной доской и, уперев таз в бедро, вышла за калитку. До озера было минут пять ходьбы.

– Ду-у-ня! Погоди!

По дороге бежала к ней Варварина соседка Надежда. Остановилась, запыхавшись. Прижала руку к сердцу, которое пыталось вырваться из груди.

– Варе плохо… Помирает… парализовало ее. Шура сказала, до района не довезти уж…

Таз выпал из рук. Доска больно ударила по ноге. Пока Надежда собирала выпавшее из таза белье, Евдокия добежала до переулка.

– Ва-а-ря! Варю-ю-юша!… Подожди… Прости меня, прости!..

На крик из дворов выходили люди, но она бежала, не обращая ни на кого внимания, потеряв с головы платок, сбросив по дороге мешавшие тапки.

Забежала к лежащей на кровати сестре, наткнувшись взглядом на заплаканные глаза сельской фельдшерицы Шуры.

– Варя… Сестричка!..

Евдокия дрожащими руками обняла сестру за ноги. Потом взяла в свои руки Варварины холодные ладони, стала растирать, дышала на них. Плача, спрятала руки сестры за пазуху, чтобы согреть…

Варенька, родная! Прости меня, прости-и-и!..

Евдокия зашлась в плаче. Сердце сжала, словно когтистая лапа зверя, колючая безысходность.

Шура ушла в сельсовет звонить в районную больницу и милицию, а Евдокия долго держала в руках давно остывшие ладони сестры и билась в рыданиях.

К опрятному могильному холмику, над которым распростерла свои мохнатые ветки развесистая сосна, очень часто приходит старушка. Слегка сгорбившись, присаживается на краешек скамейки в скромной оградке и подолгу сидит, вглядываясь в фотографию женщины на жестяном памятнике, какие часто ставили в те годы. Она всегда приносит с собой букетик цветов – подснежники, кукушкины слезки, душистые бархатцы или простенькие деревенские астры. Цветы аккуратно ставит в жестяную баночку из-под повидла и наливает специально принесенную в маленьком алюминиевом бидончике воду.

Сидит она подолгу. И никто не знает, о чем шепчет старая женщина, вытирая слезы краем чистенького ситцевого передника, о чем думает. Может быть о том, что если бы она вместо того, чтобы идти со стиркой на озеро, пошла к сестре, застала ее в живых и успела бы попросить прощения. А если бы пришла к Варваре днем, месяцем, годом раньше… А если бы сумела наступить на свою гордыню вскоре после ссоры?! Тогда бы они и детей вместе женили, и замуж отдавали, и внуков бы вместе нянчили. Но годы и без того короткой земной жизни оказались жестоко вычеркнутыми из нее. А теперь вот она осталась один на один с этой неутихающей болью в сердце, которое не устает каяться и повторять одно короткое, но такое важное слово: «Прости…»

Справка для дочери

Анна Владимировна закончила обход и склонилась над бумагами за своим столом. В кабинет робко постучали.

– Входите, входите, пожалуйста!

Врач приветливо улыбнулась пожилой женщине, которую очень хорошо знала.

– Справку бы мне, Анна Владимировна…

– Присаживайтесь, сейчас напишу.

– Справку, что тяжелое ничего делать не могу…

Женщина горестно опустила голову. Анна Владимировна написала справку. Не скрывая удивления, посмотрела на женщину.

– А справка-то для кого, Вера Петровна? Вы ведь давно на пенсии.

Губы Веры Петровны дрогнули, по щеке скатилась слеза. Анна Владимировна знала, что эта женщина всю войну работала в колхозе. Поднимая с подругами-трактористками тракторный двигатель в кузов полуторки, чтобы отвезти его в ремонт, она надорвалась так, что в больнице ей едва спасли жизнь. На мужа пришла похоронка. Четверых детей подняла сама. Трое жили в городе, а младшая, которой с мужем не пожилось, вернулась к матери. Работала почтальонкой.

– Так как мне на справке написать – кому предъявлять будете? – повторила свой вопрос врач.

Вера Петровна наклонила голову еще ниже, дрожащими заскорузлыми пальцами расправила юбку.

– Дочери…

– Кому?!

– Дочери, Анна Владимировна. Вы уж меня, ради Бога, простите…

И рассказала. Живут вдвоем. Держат какое-никакое хозяйство, как же без него в деревне? От дочери помощи никакой. «Говорю ей, не могу я, мне и полведра поднять нельзя!» А она: «Вот принеси справку из больницы, что тяжелую работу выполнять не можешь, тогда поверю!»

Анна Владимировна сделала усилие, чтобы прийти в себя. Успокоила и свою пациентку, для чего пришлось накапать в мензурку сердечного. Заодно накапала и себе. Решительно открыла ящик стола и положила в него написанную справку.

– Знаете, Вера Петровна, скажите Анастасии, что я прошу ее за этой справкой самой ко мне прийти. Да-да! Так и скажите. А если не придет, я через две недели на медосмотре торжественно при всех эту справочку ей вручу!

Когда женщина ушла, Анна Владимировна долго смотрела в окно ей вслед, пока Вера Петровна, с трудом и тяжело шагая, не скрылась за больничными воротами.

Людмила ЧУБАТЫХ.