Данилиха

Солнце, скользнув по стене над кроватью, приветливо заглянуло в окно. Заискрилось в сосульках на крыше, которые бабушке Анне было видно. Осветило букет вербочек у иконы, обласкало рассаду на подоконнике. Старушка вздохнула. Вот уже месяц, как она не поднимается с постели. Не привыкла кому-то в тягость быть. А теперь вот живет у младшенькой своей, Валентины. Когда совсем занемогла, зять силком перевез.
– Какая тягость? – нарочито строго заворчал он на тещу. – Разве мать может быть в тягость? Выбросьте это из головы!..
Хороший у нее зять. Заботливый, сердечный. Вот и за вербочками специально для нее съездил к Вербному воскресению. В храм-то она теперь не ходок.
Время подошло к обеду. На тропинке у ворот показалась Валентина. Бескровные губы старушки тронула улыбка: «Голубка моя!» Дочь сняла куртку, заглянула к ней:
– Ну, как ты, мамочка? Сейчас кушать будем!..
В глазах будто солнышко светит. Так вот и Никифор смотрел. Из всех шестерых, Валя на отца больше всех похожа – и лицом, и походкой, и характером, который у него был мягкий, спокойный. Когда она появилась у них в семье, младшему, Семену, пятнадцатый год шел, а старшая, Надежда, собиралась замуж. А когда пошла Валентина в первый класс, остались они с дочкой вдвоем. Семен после армии на Дальний Восток завербовался, остальные дети один за другим в город перебрались. А Никифор умер. Ехал на тракторе мимо речки за деревней. Лед только-только тронулся. А между льдинами в воде мальчонка кричит – тонет. Никифор его вытащил, в больницу хлопца отправили. Сам домой, на печку. Анна его салом со скипидаром растерла. Да, видно, не помогло. Кашлять начал, а когда слег, в район увезли. Только поздно оказалось, не спасли.
Может от горя, а может от надвигающейся старости, стала Анна все чаще и чаще болеть. Нестерпимо ныли ночами обмороженные еще в войну руки. Она тогда на подводе пшеницу в район на элеватор возила. Зимой день короток, стемнело мигом. А у лошади подпруга лопнула. Насилу до деревни добралась Анна и упала без сил. Тогда и руки обморозила. Болела надорванная спина, не давали покоя вздутые вены на ногах.
Валюша росла послушная, сердцем добрая. Руки ей мазями натирали, больную спину в бане веником парила.
– Мамочка, ты потерпи! Вот вырасту, стану врачом, я тебя обязательно вылечу. Обязательно!
Когда медучилище с отличием окончила, ее после практики в кардиоцентре оставляли там работать. Всем на удивление Валентина категорически отказалась. Сестры старшие на нее в атаку:
– Ненормальная ты, Валь! Это ж город!.. Квартиру через год-два обещают. Тебя одну из группы выбрали, а ты?
– А я буду работать у себя в Вершках. Мама в город не хочет, одну я ее не оставлю.
И вернулась домой. Стала заведовать фельдшерско-акушерским пунктом. Замуж вышла. Вырастили они с Николаем двух сыновей. Старший заканчивает институт, а младший шлет всем, в том числе и бабушке Анне, письма из армии.
Анна закрыла глаза. Память вернула ее в прошлое. А там всякое было. И радостное, и горькое – такое, что хоть криком кричи от боли. Самым радостным был День Победы. Он ее в сорок пятом на полевом стане застал. Испугалась: жив ли Никифор? Уж полгода от него весточки не было. Рядом кто радуется, кто плачет. А она застыла будто каменная.
Но вскоре Никифор вернулся. Жив, здоров. Ни царапинки. До самого Берлина дошел. Она несколько дней плакала от радости.
Разве ж думала тогда Анна Данилова, что доживет до таких лет? Восемьдесят восьмой пошел. Вот дожила до Пасхи. Дал бы Господь Дня Победы дождаться. Они с Никифором очень этот праздник любили. За селом у речки росли дикие яблоньки. Никифор привозил домой, возвращаясь с поля, большой букет. Потом бегали за яблоневыми ветками подросшие ребятишки. Анна пекла в печи большой, на весь противень, пирог. В доме был праздник.
«Дожить бы!..» – подумала Анна и забылась тяжелым сном после сделанного Валентиной укола.
Новость облетела деревню быстрокрылой птицей. «Данилиха-то совсем рехнулась – Никифорову полюбовницу к себе в дом пустила!» «Да какой там пустила! Сама за руку привела!»
Когда больше года назад Анна узнала, что Никифор как-то выходил от Зинаиды Токаревой, внутри все сжалось. Не могла поверить. Это ее-то Никифор в гуляки ударился? Он молчал. Она тоже разговора не заводила, хотя растревоженная душа не давала покоя. Саднящая боль не оставляла ни на минуту. Мелькнула мысль: а ну как уйдет от нее? Дети, считай, выросли. Но знала и то, что силой, скандалом не удержишь. За столько лет она хорошо узнала мужа. И именно поэтому вдруг отчетливо поняла: любит Никифор Зинаиду. Не флирт это, не гулянка.
А чуть позже пошло по деревне, что понесла Зинаида от Никифора. И опять не верилось. Лишь однажды решилась Анна задать ему вопрос:
– Правда это, Никифор, или пересуды? Не юли только. Ты же знаешь, корить не стану…
Никифор промолчал. «Значит, правда!» – ахнула Анна. Выплакалась в пригоне, пока корову доила. Может, и накинулась бы на мужа, если б он заговорил. А может, и нет. Суровый у Анны был характер – в покойницу мать. И тепло, и ласку, и любовь свою к детям, к мужу хранила она глубоко в душе, лишь изредка их обнаруживая. Корила себя за такой нрав, но по-другому не могла. А ведь уважали ее в деревне, хоть и за глаза звали не по имени, а Данилихой. Когда Вера Ивановна руку обожгла, Анна полмесяца и свою, и ее группу коров на ферме доила. С ног валилась, но не бросила. Больше-то никто бесплатно не захотел. А когда попала на операцию овдовевшая соседка, забрала к себе ее ребятишек. Да и потом долго помогала ей по хозяйству вместе с Никифором и детьми. Если кому-то грубое слово сказала, переживала сильно, а, оставшись дома одна, долго стояла на коленях перед иконой, со слезами просила: «Господи, прости, окаянную меня! Богородица, Матушка, прости, заступись!»
Но как-то осенним вечером, еще по темноте, решила-таки Анна зайти к своей сопернице. Посмотреть в глаза, а может и выругать. Жила Зинаида на отшибе в старой камышитовой избушке. Мать у нее еще в войну умерла, а больше родни не было.
Зинаида кормила ребенка. Вздрогнув, отвернулась, положила дочку в люльку. Анна стояла у порога прямая и бледная. Откуда-то взялась злоба, накрыла волной. Зинаида нерешительно показала рукой на лавку, не смея произнести ни единого слова.
– Благодарствую. Садиться я не буду. – Она смотрела Зинаиде прямо в глаза. – Ты мне вот что скажи: у меня в доме пятеро, все его, Никифоровы. Так они что – хуже, чем эта твоя?
Зинаида, побледнев еще больше, сделала шаг, закрыла собой люльку.
– Хуже они, да?! Вот и решила ты у них отца отнять…
Зинаида отрицательно покачала головой. Анне вдруг захотелось ее унизить, грязно обругать. Сдержалась из последних сил. Только процедила сквозь зубы:
– Овечка ты паршивая…
И вышла, громко хлопнув старенькой скрипучей дверью.
Очнулась сразу же. Расплакалась навзрыд. Подняла глаза к нему, на котором уже проступили звезды. «Господи! Помилуй меня, змеюку подколодную! Помилуй!!! И как язык мой поганый повернулся… Худущая-то какая, ключицы торчат!.. Под глазами сине… Господи, прости! Прости и помилуй меня, Господи!..»
Зима в тот год наступила рано и началась с лютых холодов, которых не помнили и старожилы. У Даниловых все шло своим чередом. Только и без того немногословный Никифор совсем молчаливым стал. В густой темной шевелюре прибавилось седины. «Измаялся совсем», – жалела мужа Анна. Но разговора больше не решалась заводить. Как-то вечером, когда дети после ужина пошли на улицу – кто на свидание, кто на горку возле клуба покататься, Никифор заговорил сам.
– Нюра, просьба у меня к тебе. Зинаида в своем балаганишке замерзает совсем с дитем вместе…
Он замолчал.
– Давай… Давай ее к нам заберем до тепла!..
Анна вздрогнула всем телом, сурово сдвинула брови, медленно развернулась к мужу, готовая уж на этот раз точно разразиться скандалом. И встретилась взглядом с глазами Никифора. В них стояли слезы. Поднявшись с табуретки, он медленно повалился к ней в ноги.
– Христом Богом тебя прошу… Некуда ведь ей!..
За вечер Анна не проронила ни слова. В глазах стояла Зинаида – с тонкой шеей, худыми руками. «Там и в грудях-то пусто поди…» Утром за завтраком, а уходил Никифор рано, дети спали еще, сказала:
– Веди.
Вернулся Никифор расстроенный:
– Не идет ни в какую.
– Так с какими глазами-то идти!..
Анна не договорила. Она снова встретилась с взглядом Никифора. Накинула полушалок, оделась. И решительно шагнула за дверь.
Поселили Зинаиду с дочкой в теплом закутке за печкой с оконцем на юг – здесь за занавеской спали мальчишки. Их переселили на полати. Дети – не маленькие уже, все понимали – как по команде недовольно надулись. Однако Анна строго погрозила пальцем
Не прошло и недели, как Зинаида, еще больше похудевшая, собралась на автобусе в район. Зачем – не говорила. Анна не спрашивала. А Никифор теперь молчал совсем. Анна подумала, может, маленькая заболела – Зинаида, укутав, взяла дочурку с собой. Приехала назад сама не своя. Слышно было, что ночью плакала. А через неделю слегла. Слабо позвала Анну.
– Плохо мне, Нюра. Попросить тебя хочу…
Зарыдав, отвернула лицо к стене.
– Дочку мою в детдом не отдавайте!..
Анна замахала руками:
–Окстись! Чего это помирать собралась? Ну, приболела…
– Рак у меня, Нюра. Поздно уже все. – Она натужено закашлялась. – И еще прошу – прости меня. Шибко я перед тобой виновата!..
У Анны заныло сердце. Она сжала в своих руках сухую худенькую ладонь Зинаиды, смахнула хлынувшие из глаз слезы.
– Да не виновата ты. Не виновата. Знаю, что любишь его, а какая это вина? И он тебя любит…
Зинаида глубоко вздохнула.
– Он ведь, Зина, на мне без любви женился. Была у него зазноба – видная такая, с косой, глаза васильки… Заслал сватов, а она – мол, не собираюсь я всю жизнь за трактористом мазутные штаны стирать. Повертелась перед молодым учителем и вышла за него. Укатили они в город. А мне Никифор с детства люб был, ох как люб! Мы по соседству жили. Я его родителям приглянулась. Засватали. Он не возражал. А уж какая я счастливая была! Девятого мая мы зарегистрировались, свадебку нам родители справили. А в июне война…
Рассказала Анна, как она за своего любимого молилась ночами. «И откуда только силы брались? Работали без выходных и отпусков. А ночью я к иконе. И Господа прошу, и Богородицу!..» А потом приехал Никифор домой. Во многих переделках побывал, но ни одна пуля не царапнула его даже.
– Когда мы женились, – сквозь слезы улыбнулась Анна, – ты еще под стол пешком ходила. А если б нет, то Никиша бы тебя обязательно полюбил еще тогда! Знать, суждено вам так. И его понять можно…
Вечером, когда Никифор вернулся с работы домой, Анна молча втолкнула его за занавеску.
А через несколько дней Зинаида лежала в гробу – худенькая, с заострившимся носом. Никифор весь день просидел рядом. Анна, глотая слезы, прижимала к себе Валентинку, которая рвалась из рук и, растопырив ножки, весело, хотя и неуверенно топала по домотканым половикам. В этот день она пошла.
Вскоре после похорон Анна, откормив свое семейство обедом (Никифора дома не было – уезжал в район) сказала:
– Запомните хорошенько: Валя – ваша сестра. Ваша кровная сестра! И если кто-нибудь ее обидит – смотрите у меня!…
С Надеждой переговорила с глазу на глаз:
– Если что случится со мной, Валю в детдом – ни-ни! Поняла?
Надежда кивнула.
– Себе заберешь, вырастишь с Божьей помощью.
– Мам, ты что такое говоришь? – испугалась Надежда.
Зинаида тепло посмотрела на дочь:
– Надя, милая! Умирать я пока не собираюсь. Но ведь все под Богом ходим, доченька.
На майские праздники приехали из города дети и внуки. Анна была совсем плоха, но радовалась, как и прежде. Все возле нее посидели, всех благословила.
Дожила и до 9 мая. Помолилась тихонечко утром. Вздохнула знакомый и такой любимый запах яблоневых веток – зять позаботился, принес. А когда заглянуло в окошко солнышко, простилась с ним и совсем неслышно отошла ко Господу.

Л. ЧУБАТЫХ.

с. Волчиха.